Александр Медем

Александр Медем

Мученик

Житие

Му­че­ник Алек­сандр ро­дил­ся в 1877 го­ду в го­ро­де Ми­таве Кур­лянд­ской гу­бер­нии в се­мье се­на­то­ра Ан­то­на Лю­дви­го­ви­ча Ме­де­ма, за­ни­мав­ше­го мно­гие вид­ные го­судар­ствен­ные по­сты, в част­но­сти гу­бер­на­то­ра Нов­го­род­ско­го. Это был че­ло­век, о ко­то­ром на­род со­хра­нил са­мые доб­рые вос­по­ми­на­ния. Во вре­мя бес­по­ряд­ков в Нов­го­род­ской гу­бер­нии в 1905 го­ду он без вся­ко­го со­про­вож­де­ния вы­ез­жал на ме­ста про­ис­ше­ствий. Подъ­ез­жал в та­ран­та­се к бун­ту­ю­щей тол­пе, сме­ло вхо­дил в се­ре­ди­ну ее, рас­кла­ни­вал­ся с на­ро­дом, сни­мал фу­раж­ку и на­чи­нал го­во­рить ти­хим го­ло­сом. Его вид и ма­не­ра го­во­рить про­из­во­ди­ли оше­лом­ля­ю­щее впе­чат­ле­ние, сна­ча­ла под­ни­мал­ся шум, но вско­ре все за­ти­ха­ли, и лю­ди с ин­те­ре­сом слу­ша­ли гу­бер­на­то­ра. В Нов­го­ро­де ему при­шлось за­сту­пить­ся за вдо­ву, у ко­то­рой один тор­го­вец об­ма­ном вы­удил век­се­ля на круп­ную сум­му. При­е­хав к нему, Ан­тон Лю­дви­го­вич по­про­сил по­ка­зать век­се­ля и, по­лу­чив бу­ма­ги, швыр­нул их в пы­ла­ю­щий в ка­мине огонь. И за­тем ска­зал тор­гов­цу: «Ни­ка­ко­го пра­ва так по­сту­пать я не имел, и вы мо­же­те по­да­вать на ме­ня в суд». Тор­го­вец од­на­ко не стал по­да­вать в суд, и вдо­ва бы­ла спа­се­на от ра­зо­ре­ния.
В 1870-х го­дах Ан­тон Лю­дви­го­вич ку­пил име­ние в шесть ты­сяч де­ся­тин зем­ли в Хва­лын­ском уез­де Са­ра­тов­ской гу­бер­нии. Впо­след­ствии его сын Алек­сандр Ан­то­но­вич про­дал из них две ты­ся­чи де­ся­тин кре­стья­нам по са­мой низ­кой цене.
Алек­сандр окон­чил в Нов­го­ро­де гим­на­зию, а за­тем в 1897 го­ду – юри­ди­че­ский фа­куль­тет Санкт-Пе­тер­бург­ско­го уни­вер­си­те­та, но юри­ди­че­ская служ­ба его не при­влек­ла. С мла­ден­че­ских лет он при­вя­зал­ся к зем­ле. По­чти ни од­на сель­ско­хо­зяй­ствен­ная ра­бо­та не про­хо­ди­ла без его уча­стия, что спо­соб­ство­ва­ло при­об­ре­те­нию мно­гих прак­ти­че­ских зна­ний в об­ла­сти сель­ско­го хо­зяй­ства и раз­ви­тию глу­бо­кой люб­ви к род­но­му краю и на­ро­ду.
В 1901 го­ду Алек­сандр Ан­то­но­вич же­нил­ся на Ма­рии Фе­до­ровне Черт­ко­вой. Впо­след­ствии у них ро­ди­лось чет­ве­ро де­тей – сын и три до­че­ри. Сын по­сле ре­во­лю­ции эми­гри­ро­вал в Гер­ма­нию, од­на из до­че­рей бы­ла рас­стре­ля­на в 1938 го­ду.
До 1918 го­да Алек­сандр Ан­то­но­вич управ­лял име­ни­ем. По­сле то­го как со­вет­ской вла­стью все част­ные земле­вла­де­ния бы­ли кон­фис­ко­ва­ны, он стал арен­до­вать несколь­ко де­ся­тин зем­ли, сколь­ко бы­ло по си­лам са­мо­му об­ра­бо­тать. Жи­ли небо­га­то; средств, по­лу­чен­ных ча­ще все­го в долг, его се­мье ино­гда хва­та­ло лишь на то, чтобы за­ку­пить се­мян и про­ве­сти са­мые необ­хо­ди­мые сель­ско­хо­зяй­ствен­ные ра­бо­ты. В иные вре­ме­на не бы­ло ло­ша­ди, а уча­сток на­хо­дил­ся за трид­цать ки­ло­мет­ров от го­ро­да, и до него при­хо­ди­лось до­би­рать­ся или пеш­ком, или с по­пут­ны­ми под­во­да­ми.
Ко­гда на­ча­лась граж­дан­ская вой­на, Алек­сандр Ан­то­но­вич и два его бра­та до­го­во­ри­лись, что бу­дучи рус­ски­ми, не под­ни­мут ру­ку на сво­их и не бу­дут при­ни­мать уча­стия в граж­дан­ской войне. В 1918 го­ду боль­ше­ви­ки аре­сто­ва­ли его и при­го­во­ри­ли к рас­стре­лу, но на­ка­нуне ис­пол­не­ния при­го­во­ра от­пу­сти­ли до­мой по­про­щать­ся с род­ны­ми. Он уже со­би­рал­ся вер­нуть­ся на­ут­ро в тюрь­му, но утром боль­ше­ви­ки бы­ли вы­би­ты из го­ро­да бе­лы­ми, и при­го­вор сам со­бой от­ме­нил­ся. Ле­том 1919 го­да он сно­ва был аре­сто­ван и за­клю­чен в тюрь­му в го­ро­де Са­ра­то­ве. Вер­нув­шись из тюрь­мы, он го­во­рил, что ни­где так хо­ро­шо не мо­лил­ся, как в тюрь­ме, где в дверь по но­чам сту­чит­ся смерть, а чья оче­редь – неиз­вест­но.
Ле­том 1923 го­да ОГПУ вновь аре­сто­ва­ло Алек­сандра Ан­то­но­ви­ча, и он был за­клю­чен в тюрь­му в го­ро­де Са­ра­то­ве. Сле­до­ва­тель спро­сил его на до­про­се, как бы он ор­га­ни­зо­вал жи­вот­но­вод­че­ское хо­зяй­ство. Алек­сандр Ан­то­но­вич рас­ска­зал, вхо­дя во все по­дроб­но­сти. Сле­до­ва­тель с ин­те­ре­сом вы­слу­шал его и в за­клю­че­ние вос­клик­нул: «Эх, люб­лю та­ких лю­дей! Толь­ко, ко­неч­но, ни­ка­ко­го хо­зяй­ства мы вам ве­сти не да­дим!» В кон­це ок­тяб­ря 1923 го­да Алек­сандр Ан­то­но­вич был осво­бож­ден и вер­нул­ся к род­ным.
Аре­сты и ли­ше­ния за­ка­ли­ли его ду­шу и укре­пи­ли ве­ру. Сво­е­му сы­ну Фе­до­ру он пи­сал в 1922 го­ду: «...На днях твое рож­де­ние – те­бе ис­пол­нит­ся два­дцать один год, то есть граж­дан­ское со­вер­шен­но­ле­тие. Бу­ду осо­бен­но го­ря­чо за те­бя, мой маль­чик, мо­лить­ся, чтобы Гос­подь по­мог те­бе до­стой­но и воз­мож­но пра­вед­но прой­ти свой зем­ной путь и ду­шу свою спа­сти, дал те­бе сча­стья, си­лу и ду­шев­ную и те­лес­ную, сме­лость и дерз­но­ве­ние, и креп­кую непо­ко­ле­би­мую ве­ру. Од­на толь­ко ве­ра, что не все кон­ча­ет­ся здесь зем­ным на­шим су­ще­ство­ва­ни­ем, – да­ет си­лу не цеп­лять­ся во что бы то ни ста­ло за свою ма­ло­зна­ча­щую жизнь и ра­ди ее со­хра­не­ния ид­ти на вся­кую под­лость, ни­зость и уни­же­ние...
Дей­стви­тель­но сво­бод­ным мо­жет быть толь­ко че­ло­век глу­бо­ко и ис­кренне ве­ру­ю­щий. За­ви­си­мость от Гос­по­да Бо­га – един­ствен­ная за­ви­си­мость, ко­то­рая че­ло­ве­ка не уни­жа­ет и не пре­вра­ща­ет в жал­ко­го ра­ба, а, на­обо­рот, воз­вы­ша­ет. Про­по­вед­ник и на­став­ник я пло­хой, но мне хо­чет­ся те­бе ска­зать то, что я осо­бен­но ост­ро чув­ствую и для те­бя же­лаю.
Верь твер­до, без ко­ле­ба­ний, мо­лись все­гда го­ря­чо и с ве­рой, что Гос­подь те­бя услы­шит, ни­че­го на све­те не бой­ся, кро­ме Гос­по­да Бо­га и ру­ко­во­ди­мой Им сво­ей со­ве­сти – боль­ше ни с чем не счи­тай­ся; ни­ко­гда ни­ко­го не обидь (ко­неч­но, я го­во­рю о кров­ной, жиз­нен­ной оби­де, ко­то­рая оста­ет­ся на­все­гда) – и ду­маю, что бла­го ти бу­дет.
Хри­стос с то­бой, мой маль­чик, мой лю­би­мый. Мы с ма­мой по­сто­ян­но о те­бе ду­ма­ем, за те­бя Бо­га бла­го­да­рим и мо­лим­ся за те­бя... Креп­ко те­бя об­ни­маю, кре­щу и люб­лю. Гос­подь с то­бой. Твой отец».
В 1925 го­ду его су­пру­га Ма­рия Фе­до­ров­на пи­са­ла сы­ну Фе­до­ру, жив­ше­му за гра­ни­цей: «...Еще хо­чет­ся про па­пу те­бе ска­зать, но не знаю, пой­мешь ли ты ме­ня. Мы в та­ких раз­лич­ных усло­ви­ях жиз­ни жи­вем, что мно­гое вам мо­жет по­ка­зать­ся непо­нят­ным.
За эти го­ды он необык­но­вен­но вы­рос нрав­ствен­но. Та­кой ве­ры, та­ко­го ми­ра и спо­кой­ствия ду­шев­но­го, та­кой ис­тин­ной сво­бо­ды и си­лы ду­ха я в жиз­ни не ви­де­ла. Это не толь­ко мое мне­ние, мо­гу­щее быть при­страст­ным. Все это ви­дят. И этим мы жи­вы – боль­ше ни­чем, ибо са­мый факт, что мы та­кой се­мьей су­ще­ству­ем, не имея ни­че­го, кро­ме на­деж­ды на Гос­по­да Бо­га, это до­ка­зы­ва­ет».
Невзго­ды, бо­лез­ни, тя­же­лый труд, ко­то­рый ста­но­вил­ся иной раз непо­силь­ным, при­ве­ли к то­му, что Алек­сан­дру Ан­то­но­ви­чу при­шлось оста­вить ра­бо­ту на зем­ле. Он пи­сал по это­му по­во­ду де­тям: «Я не со­мне­ва­юсь, что, быть мо­жет, я и за­слу­жи­ваю тяж­ких упре­ков: я, де, пол­ный сил и здо­ро­вья че­ло­век, пре­да­юсь со­зер­ца­тель­но­му об­ра­зу жиз­ни, си­жу ни­че­го не де­лая и воп­лю о по­мо­щи. Но де­ло в том, что вы­хо­да мне дру­го­го нет. Мне дей­стви­тель­но пред­ла­га­ли по­сту­пить на служ­бу. Но слу­жить этим рас­хи­ти­те­лям Рос­сии и рас­хи­ти­те­лям ду­ши рус­ско­го на­ро­да – мер­зав­цам – я не мо­гу. На это мне го­во­рят, что чем я луч­ше дру­гих? По­че­му дру­гие мо­гут, по необ­хо­ди­мо­сти, это де­лать, я же строю из се­бя ка­кую-то ис­клю­чи­тель­ную пер­со­ну? Ни­че­го я из се­бя стро­ить не со­би­ра­юсь, ни­чуть этим не воз­но­шусь, я про­сто ду­маю, что не для то­го ме­ня Гос­подь со­хра­нил и вы­вел из са­мых, ка­за­лось, без­на­деж­ных по­ло­же­ний, чтобы я из­ме­нил сво­е­му на­ро­ду, слу­жа его по­гу­би­те­лям. Не мо­гу, и слу­жить не бу­ду – луч­ше с го­ло­ду сдох­ну. Част­ной служ­бы или ка­ко­го-ли­бо де­ла сво­е­го ве­сти – и ду­мать нече­го. Все уни­что­жа­ет­ся в за­ро­ды­ше... Вот и при­хо­дит­ся си­деть и ждать, ждать, как те­перь 95% рус­ско­го на­ро­да ждет от­ку­да-то ка­ких-то из­ба­ви­те­лей...»
О по­ло­же­нии в стране он то­гда же пи­сал сы­ну: «...По­жа­луй­ста не верь­те, что у нас жизнь бьет клю­чом, про­мыш­лен­ность раз­ви­ва­ет­ся, кре­стьян­ское хо­зяй­ство вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся и про­чее. Все сплош­ные вы­дум­ки, как и все, что от нас ис­хо­дит. Я ни од­но­го кре­стья­ни­на не знаю, у ко­то­ро­го бы­ло бы три ло­ша­ди... Во­об­ще ни­че­го нет. А на то, что есть, – це­ны бе­ше­ные, про­дук­ты же кре­стьян­ско­го хо­зяй­ства обес­це­не­ны до по­след­ней край­но­сти...
На­пор на Цер­ковь, од­но вре­мя осла­бев­ший, сно­ва по­вы­ша­ет­ся. Мит­ро­по­лит Петр (По­лян­ский. – И. Д.) си­дит...
На Кав­ка­зе... от­би­ра­ют по­след­ние церк­ви у пра­во­слав­ных и пе­ре­да­ют "жи­вым" – этим ан­ти­хри­сто­вым слу­гам. У нас по­ка ти­хо, "жи­вых" у нас нет. Но, ве­ро­ят­но, и до нас это до­ка­тит­ся. В этом слу­чае, ко­неч­но, пер­вым по­ле­чу я. Я ни­сколь­ко это­го не бо­юсь, я да­же бу­ду очень рад... На все во­ля Бо­жия. Мы свое де­ло де­ла­ем, и, ко­неч­но, на­ша кровь, ес­ли ей суж­де­но про­лить­ся, зря не про­па­дет... Бла­го­слов­ляю те­бя, мой маль­чик, на жизнь. Жи­ви про­сто, чест­но, по-Бо­же­ски. Уны­нию ни­ко­гда не под­да­вай­ся...»
В 1928 го­ду Алек­сандр Ан­то­но­вич был аре­сто­ван и за­клю­чен в тюрь­му в го­ро­де Са­ра­то­ве. По окон­ча­нии след­ствия он был при­го­во­рен к ли­ше­нию пра­ва жить в ше­сти круп­ных го­ро­дах и по­се­лил­ся в го­ро­де Сыз­ра­ни, близ­ком к род­ным ме­стам. К это­му вре­ме­ни он ов­до­вел, и в ссыл­ку в го­род Сыз­рань вме­сте с ним по­еха­ли его до­че­ри, од­на из ко­то­рых устро­и­лась на ра­бо­ту в Кра­е­вое вра­чеб­ное управ­ле­ние.
Осе­нью 1930 го­да Алек­сандр Ан­то­но­вич сно­ва был аре­сто­ван. Сле­до­ва­тель спро­сил его на до­про­се, ка­ких он при­дер­жи­ва­ет­ся по­ли­ти­че­ских убеж­де­ний и ка­ко­во его от­но­ше­ние к со­вет­ской вла­сти. Алек­сандр Ан­то­но­вич от­ве­тил: «Опре­де­лен­ных по­ли­ти­че­ских убеж­де­ний я не имею, по­сколь­ку я не за­ни­мал­ся по­ли­ти­кой. К су­ще­ству­ю­ще­му строю мое от­но­ше­ние ло­яль­ное. С про­грам­мой ком­му­ни­сти­че­ской пар­тии и со­вет­ской вла­сти я не со­гла­сен».
На до­про­сах Алек­сандр Ан­то­но­вич дер­жал­ся с боль­шой вы­держ­кой и до­сто­ин­ством, хо­тя в это вре­мя тя­же­ло стра­дал от ту­бер­ку­ле­за лег­ких, ко­то­рым бо­лел уже в те­че­ние несколь­ких лет. Сле­до­ва­тель утвер­ждал, что аре­сто­ван­ный обя­зан от­ве­чать на все во­про­сы, но окон­чив­ший юри­ди­че­ский фа­куль­тет Алек­сандр Ан­то­но­вич при­дер­жи­вал­ся иной точ­ки зре­ния и на во­про­сы сле­до­ва­те­ля от­ве­чал сле­ду­ю­щим об­ра­зом: «Зна­ко­мых в го­ро­де Сыз­ра­ни, ко­то­рых я по­се­щаю или ко­то­рые по­се­ща­ют ме­ня, нет. "Ша­поч­ных" зна­ко­мых, то есть лиц, ко­то­рых я знаю по фа­ми­лии и в ли­цо, немно­го; так­же име­ют­ся в го­ро­де Сыз­ра­ни та­кие ли­ца, с ко­то­ры­ми на ули­це при встре­чах рас­кла­ни­ва­юсь, но их фа­ми­лии ча­сто не знаю. На­звать тех лиц, ко­то­рых я знаю по фа­ми­лии и в ли­цо, за­труд­ня­юсь, по­сколь­ку я их очень ма­ло знаю и вы­став­лять их в ка­че­стве сво­их хо­ро­ших зна­ко­мых не же­лаю».
– Так есть ли у вас лю­ди, ко­то­рых вы зна­е­те в го­ро­де Сыз­ра­ни? – спро­сил сле­до­ва­тель.
– Лю­ди, ко­то­рых я знаю в го­ро­де Сыз­ра­ни, име­ют­ся. На­звать я их не мо­гу, по­то­му что я их не вспом­ню.
– От­ка­зы­ва­е­тесь ли вы, граж­да­нин Ме­дем, на­звать лю­дей, ко­то­рых вы зна­е­те, или нет?
– От­ка­зы­ва­юсь, по­то­му что не мо­гу вспом­нить.
– Из ва­ше­го от­ве­та, граж­да­нин Ме­дем, сле­ду­ет, что, с од­ной сто­ро­ны, лю­ди, ко­то­рых вы зна­е­те, име­ют­ся, с дру­гой – вы их не зна­е­те.
– Фак­ти­че­ски так и есть.
Та­кой от­вет по­ста­вил сле­до­ва­те­ля в ту­пик, и, же­лая ока­зать на­жим на аре­сто­ван­но­го, он про­дик­то­вал ему текст пре­ду­пре­жде­ния: «Ни­же под­пи­сы­ва­юсь в том, что мне со сто­ро­ны ве­ду­ще­го де­ло бы­ло 28 де­каб­ря 1930 го­да объ­яв­ле­но о том, что я сво­им от­ка­зом на­звать лю­дей, ко­то­рых я знаю в го­ро­де Сыз­ра­ни, пре­пят­ствую вы­яс­не­нию всех об­сто­я­тельств де­ла и, та­ким об­ра­зом, сни­маю от­вет­ствен­ность с Сыз­ран­ско­го от­де­ла ОГПУ в со­блю­де­нии со­от­вет­ству­ю­щих про­цес­су­аль­ных норм в ча­сти сро­ка со­дер­жа­ния под стра­жей».
Под­пи­сав­шись под пре­ду­пре­жде­ни­ем, Алек­сандр Ан­то­но­вич на­пи­сал к нему до­пол­не­ние: «Из лиц, ко­то­рых я знаю по име­ни, от­че­ству и фа­ми­лии, я неко­то­рых в дан­ное вре­мя пом­ню, но на­звать и этих от­ка­зы­ва­юсь по той при­чине, что вы­дви­гать лю­дей, ко­то­рых я слу­чай­но вспом­нил, этим са­мым со­вер­шая по от­но­ше­нию к ним неспра­вед­ли­вость, – не на­хо­жу воз­мож­ным».
Та­ким об­ра­зом де­ло до предъ­яв­ле­ния об­ви­не­ния так и не до­шло. В на­ча­ле 1931 го­да у Алек­сандра Ан­то­но­ви­ча обост­рил­ся ту­бер­ку­лез­ный про­цесс в лег­ких, что бы­ло свя­за­но с тя­же­лы­ми усло­ви­я­ми тю­рем­но­го за­клю­че­ния, и 22 фев­ра­ля он был пе­ре­ве­ден в боль­нич­ный кор­пус Сыз­ран­ской тюрь­мы.
До­че­ри, узнав о тя­же­лом со­сто­я­нии здо­ро­вья от­ца, ста­ли до­би­вать­ся сви­да­ния. Им раз­ре­ши­ли, ска­зав, чтобы они при­шли зав­тра. Но ко­гда они при­шли на сле­ду­ю­щий день, им от­ве­ти­ли, что их от­ца еще вче­ра схо­ро­ни­ли, а где – от­ка­за­лись на­звать. Алек­сандр Ан­то­но­вич скон­чал­ся в тю­рем­ной боль­ни­це 1 ап­ре­ля 1931 го­да в по­ло­вине пер­во­го дня. От­пе­ва­ли его за­оч­но в со­бо­ре го­ро­да Сыз­ра­ни.
19 но­яб­ря 1937 го­да Трой­ка НКВД при­го­во­ри­ла ар­хи­епи­ско­па Ав­гу­сти­на (Бе­ля­е­ва), ар­хи­манд­ри­та Иоан­ни­кия (Дмит­ри­е­ва), про­то­и­е­рея Иоан­на Спе­ран­ско­го, пса­лом­щи­ков Алек­сея Гор­ба­че­ва, Апол­ло­на Ба­би­че­ва и чле­на цер­ков­но­го со­ве­та Ми­ха­и­ла Аре­фье­ва к рас­стре­лу.
Ар­хи­епи­скоп Ав­гу­стин, ар­хи­манд­рит Иоан­ни­кий, про­то­и­е­рей Иоанн, пса­лом­щи­ки Алек­сей Гор­ба­чев, Апол­лон Ба­би­чев и член цер­ков­но­го со­ве­та Ми­ха­ил Аре­фьев бы­ли рас­стре­ля­ны 23 но­яб­ря 1937 го­да и по­гре­бе­ны в об­щей без­вест­ной мо­ги­ле.